Фотограф Юрий Рост сегодня отмечал свой 83 день рождения на театральной сцене при огромной публике. Показывал свои работы на экране и рассказывал истории о своих героях. Действие развивалось в Киеве, Москве, Сванетии, Архангельской области среди поморов, сошедших со страниц Клюева, и Париже.
Вот фотография, на которой Отар Иоселиани курит, а напротив него сидит Картье-Брессон: это режиссер привел Роста знакомиться с главным фотографом XX века.
Вот Алиса Фрейндлих в свой гримерке, ее лицо в кадре дважды из разных ракурсов - второй отражен в настольном зеркале.
Рост торжественным голосом говорит, что на самом деле сегодня мы собрались здесь отметить пятидесятилетний юбилей. В зале замирают в ожидании громкого имени, какого-нибудь мэтра и лауреата. Тогда Рост показывает именинника, выставленного в рамку: им оказываются джинсы Левайс, классическую модель которых фотограф носит с 1972 года.
А это философ Лосев, говорит Рост, и я всегда стеснялся искать с ним темы для беседы. Зато он имеет некоторое отношение к джинсам: дело в том, что в 1920-е Лосев решил, что ему подходит определенная форма очков, и купил сразу множество оправ, так что хватило на всю долгую жизнь.
Гия Канчели заходит к Росту и спрашивает, нет ли у того чего-нибудь выпить, потому что знает, что фотографу всегда присылают кахетинское.
Вот фотография Эдуарда Кочергина, театрального художника, оставшегося сиротой в 1930-е и написавшего главную книгу о советском военном тыле и быте детей врагов народа. У Кочергина была польская мать, и пшекание было первой его речью, которую он забыл после, научившись в детском доме НКВД говорить отборным матом.
Вот неизвестные солдаты, которые выжили на самой страшной войне, чтобы жить в нищете и забвении в родной стране. 9 мая они приходят на встречи однополчан и не находят никого - только фотограф замечает их.
Прокопьевский самостоятельный философ Иван Селиванов, живущий в доме, построенном из остатков стройматериалов, словно его возводил муравей. Когда Рост приносит ему еды и достает бутылку водки, Иван Егорович замечает это, и говорит: "Вот оно что, так вы по-богатому хотите". Определение любви от Селиванова звучит так: "нравственное влечение двух тел друг к другу".
Рост на сцене больше трех часов, он ходит мимо своих снимков, меняя ракурсы, темы и жанры. В зале несколько раз громко звонит телефон: мелодия регтайма Скотта Джоплина. Это телефон самого Роста, он достает его из кармана Левайсов, сбрасывает и произносит: "Опять не она".
Он рассказывает историю о том, как академик Янин и будущий академик Зализняк во время работы с берестяными грамотами используют его фотообъектив как увеличительное стекло, а еще пробуют водку, настроенную по рецепту Роста - на сушеных белых грибах.
Гастрономическая история, выдержанная на русских древностях, заставляет зал сглатывать слюну, и тогда Рост говорит: - А чего это я, я ведь и вам всем настоял своей водки.
В зал выносят подносы с рюмками - хватает на каждого.
Получается, мы с Зализняком собутыльники.
После фотографии с залом следует выход на бис: последняя история связана со участием советских журналистов, включая корреспондента Роста, в скачках. Он скачет на лошади по имени Лексикон и неожиданно побеждает. Профессиональный тренер говорит, глядя на это:
- Говно, а проехал как мастер.
На этих словах шоу заканчивается.
Я думаю о том, что в меня не вмещается столько жизни и бесконечной любви к ней и к людям, сколько вместилось в судьбу Роста и в эти три часа его рассказа о своей любви.
Но может быть, это как-то передается, как особая зараза.
Для меня Рост человек, которого я вижу на сцене, и в маленьком кабинете в "Новой газете", где он может при встрече процитировать отрывок из моих текстов. Я курю его трубку Vauen, к которой он приложил первоклассный крепчайший английский табак.
Существуют люди, которые рано поняли, какая энергия живет в тех, кто не отвернулся от жизни во всех ее страшных и смешных формах. Существуют и те, кому нужно это объяснять на личном примере.
